«Думал, что коронавирус не страшнее обычной простуды. Никогда так не ошибался»

Журналист «Красного Севера» побывала в «красной зоне», чтобы увидеть, что на самом деле происходит с больными тяжёлой формой коронавируса, и пообщаться с выздоравливающими.

СОВСЕМ НЕ ПЕРЕДАЧКИ

Первое, что я вижу, заходя в моногоспиталь, – ряды пакетов с наклеенными именами.

-Это передачки? – спрашиваю я у доктора Олега Тельтевского, который меня сопровождает.

-Нет. Совсем не передачки. Это вещи умерших людей, – коротко объясняет он.

Доктор поясняет, что сейчас в моногоспитале умирают по семь-восемь человек в день. Поступает сюда до 50 человек в сутки. Все больные ‒ в состоянии средней тяжести и тяжёлые, «лёгких» сюда не привозят. Практически у всех – пневмония с разной степенью поражения лёгких.

Сейчас в моногоспитале – 433 человека. 103 из них – в крайне тяжёлом состоянии: на ИВЛ и кислородных масках, куда кислород подаётся под давлением. Ещё около 100 – на кислородной поддержке: концентраторы кислорода размещаются прямо в палатах, больные сами держат трубки, когда им становится плохо. Отделение реанимации работает на пределе: сейчас здесь 42 человека, но тяжёлых по факту больше. Планируют открыть ещё одно.

Спрашиваю, насколько это сравнимо с прошлым годом, когда коронавирус был в новинку и все боялись заразиться.

-Разница огромная! В этот период год назад у нас лежало около сотни человек, из них пять-семь – в реанимации. Нынешние цифры вы знаете. Люди расслабились, а вирус косит уже даже молодых и вполне здоровых, кто никогда не ходил к врачам. Конечно, среди тяжёлых много тех, у кого есть сопутствующие заболевания: гипертония, сахарный диабет, ожирение, сердечно-сосудистые патологии. У них болезнь проходит тяжелее. Но не скажу, что здесь все такие. Много тех, кто запустил болезнь, думая, что это просто простуда, ‒ поясняет Олег Валентинович.

Мы одеваемся в защитные костюмы. Всю свою одежду нужно снять. Мне выдают хлопковые штаны и рубашку, пластиковые тапки, шапочку для волос, респиратор. Потом сверху надевают комбинезон с капюшоном, края которого подгибаются под защитные очки. Сразу становится жарко.

-Ну, это не жарко, – улыбается врач. – Вот когда на улице было +35, тогда и правда было жарко.

Мне почему-то казалось, что в «химзащиту» за эти полтора года уже «наигрались», что никто не ходит в таких костюмах, что к болезни привыкли. Но по факту весь персонал моногоспиталя закутан в комбинезоны и респираторы.

Мы идём в лабораторию, где делают компьютерную томографию, чтобы я могла увидеть, как выглядят на снимках поражённые лёгкие. Томограф в моногоспитале свой, это большая подмога: можно делать КТ прямо в день поступления больного, чтобы понять степень поражения и назначить правильное лечение. Доктор поясняет: вирус стал гораздо агрессивнее, и за два-три дня поражение может развиться от 5 до 25%.кто не ходит в таких костюмах, что к болезни привыкли. Но по факту весь персонал моногоспиталя закутан в комбинезоны и респираторы. Мы идём в лабораторию, где делают компьютерную томографию, чтобы я могла увидеть, как выглядят на снимках поражённые лёгкие. Томограф в моногоспитале свой, это большая подмога: можно делать КТ прямо в день поступления больного, чтобы понять степень поражения и назначить правильное лечение. Доктор поясняет: вирус стал гораздо агрессивнее, и за два-три дня поражение может развиться от 5 до 25%.

-На снимках поражённые части лёгкого выглядят как белые пятна. Есть мутные размытые фрагменты ‒ они называются «матовое стекло», это первая стадия. В более сложных случаях пятна более плотные, белые. Это так называемая консолидация: часть этих тканей зарубцуется и перестанет действовать, часть может восстановиться, – поясняет Андриана Гавриленко, врач, проводящая компьютерную диагностику.

Эти поражённые участки мешают дышать, переставая участвовать в подаче кислорода в организм. По сути, смерть от коронавируса наступает именно из-за этого: люди просто задыхаются и слабеют с каждым часом.

В лабораторию привезли на обследование мужчину на каталке: он как будто в полубессознательном состоянии, тяжело дышит, еле двигает руками, движения заторможены. Так выглядит больной в тяжёлой стадии.

Выходим, направляясь в реанимацию. Навстречу мне везут каталку с телом, закутанным в чёрный мешок. Я останавливаюсь. Спрашиваю доктора: я всё правильно поняла? Это повезли мёртвого человека? Он кивает.

Даже самый лучший режиссёр вряд ли придумал бы более жуткое начало экскурсии по моногоспиталю.

РЕАНИМАЦИЯ

Здесь тихо. Очень тихо. Только однообразно попискивают мониторы в палатах. Нас встречает заведующий отделением Владислав Филинов. Рядом с ним доктора в защитных костюмах заполняют карточки пациентов: думаю, не очень-то удобно писать в двух перчатках. Но выбирать не приходится.

-Свободных мест нет, к сожалению. Как только освобождается, сразу поступает новый больной, ‒ говорит заведующий.

В палатах лежат по два-три-четыре человека, все палаты заполнены. Те, кто интубирован на ИВЛ, введены в медикаментозный сон. Те, кто лежит под кислородными масками, в сознании, но почти не шевелятся: тяжело. Многие лежат на животе: это так называемая прон-позиция, помогающая облегчать дыхание.

Проходим палаты одну за другой: под реанимацию выделен целый этаж. В одной из палат на животе лежит мужчина и громко стонет в кислородную маску. Но на нас никак не реагирует, как будто не замечает. Врач поясняет, что, когда в крови мало кислорода, наступает гипоксия, и люди находятся в спутанном сознании, не совсем осознают, где находятся.

Помимо кислородной поддержки, больные получают лечение антибиотиками, им дают кроверазжижающие и противовоспалительные препараты.

Впечатление тяжёлое: я не представляла, что в реанимации может быть так много людей. Мне всегда казалось, что это крайний случай. А здесь среди этой тишины так много людей на грани! И неизвестно, кому из них повезёт уехать отсюда домой.

Олег Тельтевской рассказывает, что одна из «рекордсменов» ‒ женщина, которая 62 дня провела в реанимации на ИВЛ. К счастью, она выздоровела. А недавно выписали молодого мужчину, пролежавшего в реанимации 45 дней.

ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

Спускаемся в отделение, где лежат менее тяжёлые больные. Но и тут тишина: практически все лежат. Никто не ходит по коридору, не болтает, нигде не гоняют чаи и не смотрят телевизор, как это бывает в обычных больницах. У многих высокая температура и гипоксия, а это отбивает всякую живость и охоту к общению. К каждой кровати подведены кислородные трубки: ими пользуются по необходимости.

Меня знакомят с Иваном Кузнецовым, который переведён сюда из реанимации: к счастью, он идёт на поправку. Он рассказывает, что работает водителем городского автобуса в Череповце, что дома – жена и двое детей: старшему сыну 21 год, а младшему ‒ всего девять.

-Меня перевели сюда из городского роддома, где ещё один ковидный госпиталь. Там мне стало хуже: больше недели температура была под 40. Её сбивали, но она снова поднималась. Потом начал кашлять: врачи сказали, что это от нехватки кислорода. Такая сильная слабость была, руки не поднять, а так-то я физически крепкий всегда был. Перевели сюда, в реанимацию. Я лежал в кислородной маске и думал, что дома все мои рыдают. Боялись, что не выкарабкаюсь. А мне всего 47 лет, так много ещё хочется сделать… Вот это было самое тяжёлое, – рассказывает Иван Николаевич.

Спрашиваю, прививался ли он.

-Нет, не прививался. Жена привилась, а я не стал. Очень несерьёзно к этому отнёсся. Думал, если заболею, то посижу недельку дома, что это не страшнее обычной простуды.

Серьёзно ошибался, а сам чуть не крякнул. Теперь, когда поправлюсь, точно сделаю прививку, потому что не хочу этого кошмара снова. Болеть тяжело. И всем знакомым скажу, что лучше до этого не доводить.

Идём по палатам, знакомимся с другими больными. Римма Николаевна подхватила коронавирус, когда попала в инфекционную больницу с ротавирусом. У неё гипертония, болезнь протекала в тяжёлой форме.

-Я не прививалась, думала, что не подцеплю заразу. Ведь никуда почти не хожу, только до магазина, и то в маске. Боялась, что из-за гипертонии нельзя. Вот и заболела со всеми осложнениями.

Все, кого я ни спрашивала о прививке, отвечали, что не прививались. «Нет», «Нет», «Нет», ‒ раз за разом слышу я. Почему? Отводят глаза, пожимают плечами.

Спрашиваю у Олега Валентиновича, много ли среди больных моногоспиталя тех, кто привит.

-Нет, два-три процента. На сегодня это 34 человека. Врать не буду: привитые есть и здесь, но ни один не попал в реанимацию.

А значит, мешочка с его именем не будет перед входом в моногоспиталь. А значит, его домашние не будут рыдать. И это, пожалуй, лучший аргумент в пользу того, чтобы вакцинироваться. Я своими глазами увидела, что коронавирус ‒ не просто простуда, что ежедневная смертность от него – не миф, и что моногоспиталь заполнен отнюдь не привитыми людьми. Каждый пусть сам сделает вывод.

КОММЕНТАРИЙ:

-Думал, что если заболею, то посижу недельку дома. А сам чуть не крякнул. Теперь, когда поправлюсь, точно сделаю прививку. Потому что не хочу этого кошмара снова. Болеть тяжело. И всем знакомым скажу, что лучше до этого не доводить, ‒ Иван Кузнецов, пациент моногоспиталя.

Наталья НОВИНСКАЯ,
газета «Красный Север».