Рассказ

Промозглым ноябрьским вечером в лесном посёлке, когда все рабочие после праведных трудов наслаждались домашним уютом, собравшимся в конторе начальника лесопункта было не до отдыха.

И ведь вопросы обсуждались отнюдь не производственные. Неординарная намечалась повестка, весьма щекотливая, грозящая некоторым неприятными последствиями. Кабинет начальника, достаточно просторный, не претендующий на эстетичность, посему имел строгий деловой вид: массивный двухтумбовый стол с полувыцветшим зелёным сукном, придавленным, как водится во многих учреждениях, толстым стеклом, по дюжине деревянных стульев вдоль двух стен, а с потолка на всю аскетическую обстановку взирала свисающая увесистая грушевидная лампочка на белом проводе. Ни дать ни взять: «дёшево и сердито».

Впрочем, к излишествам, с натяжкой, конечно, отнесём график на стене с показателями работы предприятия да стенд с грамотами – гордость начальника. Усиливало скудность интерьера одно обстоятельство, правда нематериально выраженное. Неистребимо спёртый воздух напрочь пропитан дымным чадом безбожно куривших посетителей-мужчин.

Сам начальник Зегерс Фёдор Андреевич слыл отъявленным табачником, и чему же, спрашивается, удивляться? Как ни прилагала сегодня с утра героические усилия уборщица Петровна по части проветривания (гости будут районные), уничтожить отнюдь не озонирующий воздух, естественно, не смогла. Не случайно вошедшие в помещение дамочки из райцентра озирались по сторонам и морщили нос. Впрочем, это неудобство можно считать лишь сопутствующей мелочью перед обсуждением важного вопроса.

Пора перейти к участникам собрания. Уже упомянутый Зегерс, начальник единственного в посёлке предприятия и соответственно главное лицо в нём, зампредседателя райисполкома, два представителя РОНО, инспектор по делам несовершеннолетних, директор местной Красновьюженской неполной средней школы, учительница начальных классов, два представителя поселковой общественности. Приезжие заняли места в одном ряду, подчёркивая солидарность своей позиции.

Остальные расположились напротив у противоположной стены. Скромно в уголочке притулилась пожилая женщина с печально-скорбным лицом. Особняком посреди кабинета на стуле отвели место, отнюдь не почётное, молодухе, здоровой, ядрёной на вид. Именно она и являлась виновницей «торжества». Её напряжённая поза, ёрзанье на стуле, лихорадочные движения руками, опущенная вниз голова – всё указывало на душевное волнение.

Читатель, наверняка, догадался относительно темы собрания. Совершенно справедливо определил это из присутствующих учителей, представителей из отдела образования. Ну, ясное дело, вечные проблемы семьи и школы…

… В комиссию по делам несовершеннолетних неоднократно поступали письменные заявления (правда, автор «скромно» не указывал имени) на Куприянову Валентину Сергеевну о недостойном поведении в быту и ненадлежащем воспитании малолетних детей. Потому на выездном совещании решали ограничить её в материнских правах или нет.

В глубокой тишине большого кабинета (муху пролетавшую услышишь) инспектор по делам несовершеннолетних зачитала содержание полученных заявлений и от себя решительно заявила об ограничении материнских прав. Виновная сидела съёжившись, как жертва на заклание, не видя осуждающих взоров, ни лиц тех, кто не выражал открытой неприязни.

Первым взял слово зампредседателя райисполкома Шевелёв Пётр Иванович, пятидесяти лет, сухопарый, с сеткой морщин на лице, с клочками волос на голове, обрамляющими лысину, и большим крючковатым носом. Зампредрик смахивал невольно на филина. Усиливали это большие роговые очки с круглыми стёклами.

-Товарищи! Вопрос стоит принципиальный, и я надеюсь на ваше здравое твёрдое решение, исключая ложную жалость и неуместную местничковость по отношению к гражданке Куприяновой. Тут, полагаю, не должно быть двух мнений, - обвёл собравшихся строгим взглядом, - только ограничение в родительских правах. Одобрительно и верноподданно кивала ему в знак согласия инспектор РОНО Каширина Агнесса Семёновна.

-Как же вы докатились до жизни такой? Почему дети без присмотра? - гвоздил жёсткими вопросами районный начальник. – Почему злоупотребляете алкоголем? Отвечайте!

Не поднимая головы, Куприянова приглушённо пролепетала:

-Да ведь только по праздникам и после бани, как все,- пыталась защититься под спасительной оболочкой «как все».

-Это что же в Конституции записано что ли употреблять после бани и по праздникам!? – загрохотал возмущённый чиновник, поправляя сползшие на кончик носа очки. – Товарищи, прошу высказываться. Фёдор Андреевич, что же вы скажете о своей работнице?

Фёдор Зегерс из обрусевших немцев, фигура колоритная, среднего роста, кряжистый с крупными чертами лица – непререкаемый авторитет в посёлке. Надо отдать ему должное: денно и нощно радел о родном предприятии. Обладал неуёмной энергией, ежедневно бывал на делянках, а находясь на месте, не вылезал из мастерских, давал советы, требовал, подгонял, распекал нерадивых. Все его мысли исключительно нацелены на выполнение плана (что в общем хорошо). Но в этом скрывалась и доля личного тщеславия: получать премии и благодарности от начальства. Что и происходило. Но ведь некоторые дистанцируются от людей, видя в успехах только личный вклад. Собственно свою значимость от других не особо он скрывал. Молодому директору школы Колесову Сергею Ивановичу постоянно давал понять, каков у них вес и положение в обществе. Школа в хозяйственных вопросах полностью зависела от дочернего предприятия, как-то: снабжение транспортом, заготовка дров, ремонт учебного заведения, бытовые условия учителей и много ещё чего. И не без некой барственности в голосе при личных встречах напоминал:

-Что у вас там за проблемы, понимаешь? Тоже мне головная боль: двойку поставить или тройку!

Разумеется, директору спорить с такой пещерной идеологией и тем более внушать идеи Макаренко бесполезно. Для начальника ведь главное внешний признак: люди работают, деньги исправно получают, план дают, а уж чем живут и дышат семьи, их дети в школе (тоже, кстати, будущие работяги) – дело второстепенное.

-Ну, что я скажу, - начальник тщательно подбирал слова. В обычной обстановке с людьми насыщал свою речь ядрёными, крепкими словами. Но здесь-то официоз. Потому и сбивался на банальную косноязычность. – Работает нормально, вон какая здоровая. Сучкорубом у нас ломит не хуже любого мужика. План даёт. Ну, дак ты, Валька, давай обумись что ли. Всё вроде,- завершил начальник скудную характеристику работницы.

Шевелёв не ожидал от Зегерса такой крайне обтекаемой нейтральной речи и был этим явно недоволен.

От общественности, проявляя неравнодушие и обеспокоенность к судьбе Куприяновой, выступила уважаемая в посёлке фельдшер медпункта Соколова Людмила Ивановна.

-Здесь скрывать нечего, любит Валентина погулять и детям недодаёт материнского тепла. Но всё это происходит от её необдуманного разгильдяйства, непонятной бесшабашности. Но ведь не ведьма злая, по характеру добрая. Как бы там не было, детей любит, не издевается, не бьёт, боже упаси! Мы здешние, знаем её как облупленную. И тоже виноваты, не остановили вовремя. Но постараемся образумить. И в силу этого просим дать срок на исправление.

Поочерёдно выступили учительница начальных классов с характеристикой двух сыновей Куприяновой, их учёбе, председатель профкома лесопункта. Обе просили не лишать родительских прав.

-Люди добрые, да пожалейте ребятишек! – неожиданно вскинулась с места в углу женщина, оказавшаяся матерью Валентины. – Непутёвая она. Натура гулёвая от папаши досталась. Чуть где веселье, тут и она скачет, как оглашенная, песни орёт кобыла такая. Дак ведь робята-ти не на улице, у меня под присмотром. Ухожены, накормлены. А от муженька её, зятька, молчуна несусветного толку, как от пня замшелого. Тверёзая-то она хорошая, робят не бросит. Проси прощения щас же у людей! - всхлипнув, старушка опустилась на стул.

Наконец дошла очередь и до директора школы. В предварительной с ним беседе районное начальство недвусмысленно подталкивало его выбрать «правильную» (не секрет, для кого) позицию. Молодой руководитель, но уже отслуживший в армии, третий год по распределению работал в этом восточном районе. Всех учеников (сто двадцать) знал досконально, естественно, был знаком со многими родителями. Ему, уроженцу западного района области, поначалу пришлось притираться к местным условиям: свои традиции, быт, характерный особенный говор.

В посёлке много переехавших из деревень, прибывшей наёмной силы из братских союзных республик. Все здесь на виду, и по натуре люди простые, открытые, доброжелательные. Никогда не отказывали в помощи по хозяйственной части.

Соответственно хорошо знал Сергей Иванович и семью Куприяновых, да и жил неподалёку от них. Посещая уроки в начальной школе, с интересом наблюдал за лобастенькими, с рассыпанными по лицу конопушками братьями-близнецами Куприяновыми.

Звёзд в учёбе не хватали, спокойные, малоразговорчивые, не озорники. Своё решение он уже определил. Осталось теперь озвучить, в общем, находясь между молотом и наковальней. Или потрафить районному, радикально настроенному начальству, или поступить по велению собственной совести. Его мнение базировалось исключительно из личных наблюдений…

… Однажды ночью в посёлке случился пожар и погиб ребёнок, преступно оставленный родителями без присмотра.

Как у нас водится, на огонь сбежались все.

Большинство традиционно взирало: «Догорит - пойдём домой». А вот Валентина с несколькими мужиками кинулась в дом, пытаясь что-то спасти, хоть это было уже бесполезно.

Что это, показуха с её стороны? Да нет, искреннее желание помочь. Всплыл в памяти и ещё один случай, вроде бы не в пользу Куприяновой, но, как ни парадоксально, говорящий за неё. Возвращаясь вечером из школы, Сергей Иванович увидел на крылечке дома обмякшую Валентину и рядом с ней дочку Танюшку, шести лет, конопатую, как всё благородное семейство, теребящую тонкой ручкой мать за рукав.

-Мамка, вставай, пошли в дом.

Сергея Ивановича поразил взгляд малышки. Её округлившиеся глазёнки-пуговки выражали непосредственное детское смятение, боль, неосознанный подспудный стыд за мать и любовь (да-да) к пусть непутёвой, но такой родной…

…Глубоко затронул будущего директора и эпизод из педагогической практики в городке Кадове. В школе-интернате обу-чались ребята из местного детдома. Внешне не отличались от домашних. Но опытный взгляд отмечал разницу между ними.

Глаза… Выдают они приютских: отрешённые, с налётом застывшей грусти. А как забыть фразу детдомовского парня, которого за что-то винила в учительской завуч?

-А что мне будет за это? Я ведь государственный. Сколько в этом злой обиды на всех! Своего рода выплеснутый бунтарский вызов подростка…

-Я считаю, - взвешивая слова, заговорил Сергей Иванович. - Валентине Васильевне пора взяться за ум. Верю в её здравый рассудок. Быть не может иначе, должна понять, что самое страшное для матери – лишиться детей. Прошу комиссию дать ей шанс.

…Взволнованная, с мокрым от пота лицом, вставшая со своего «лобного» места женщина просила прощения и клятвенно заверяла исправиться.

…Позже, на одном из совещаний директоров школ, присутствующий на нём Шестаков не преминул мстительно уколоть директора Красновьюженской школы по известному событию, указывая на его беспринципность.

Но это было уж слишком! Как раз позиция Сергея Ивановича была осознанной, принципиальной.

Лишить материнских прав можно (увы, так бывает). Но любая мать (если не садистка) дорога для детей. И прежде всего в этом трудном вопросе надо быть и хорошим психологом, всё взвесить, заглянуть в душу оступившегося человека! И крепко-крепко подумать, особенно увидев растерянные глаза ребёнка, непонимающие, любящие, и решать, стоит ли утвердить новых «государственных» детей?

Анатолий КИСЕЛЁВ,
п. Сазоново.